вспоминал, что у меня нет ни денег, ни документов. Вчера в привокзальном
клозете я нацепил было на грудь красный бант, но снял его сразу же после
того, как увидел свое отражение в треснутом зеркале; с бантом я выглядел не
только глупо, но и вдвойне подозрительно.
Впрочем, возможно, что никто на самом деле не задерживал на мне взгляда
дольше, чем на других, а виной всему были взвинченные нервы и ожидание
ареста. Я не испытывал страха смерти. Быть может, думал я, она уже
произошла, и этот ледяной бульвар, по которому я иду, - не что иное, как
преддверие мира теней. Мне, кстати, давно уже приходило в голову, что
русским душам суждено пересекать Стикс, когда тот замерзает, и монету
получает не паромщик, а некто в сером, дающий напрокат пару коньков
(разумеется, та же духовная сущность).
О, в каких подробностях увидел я вдруг эту сцену! Граф Толстой в черном
трико, широко взмахивая руками, катил по льду к далекому горизонту; его
движения были медленны и торжественны, но двигался он быстро, так что
трехглавый пес, мчавшийся за ним с беззвучным лаем, никак не мог его
догнать. Унылый красно-желтый луч неземного заката довершал картину. Я тихо
засмеялся, и в этот самый момент чья-то ладонь хлопнула меня по плечу.
Я шагнул в сторону, резко обернулся, ловя в кармане рукоять нагана, и с
изумлением увидел перед собой Григория фон Эрнена - человека, которого я
знал с детских лет. Но Боже мой, в каком виде! Он был с головы до ног в
черной коже, на боку у него болталась коробка с маузером, а в руке был
какой-то несуразный акушерский саквояж.
- Рад, что ты еще способен смеяться, - сказал он.
- Здравствуй, Гриша, - ответил я. - Странно тебя видеть.
- Отчего же?
- Так. Странно.
- Откуда и куда? - бодро спросил он.
- Из Питера, - ответил я. - А вот куда - это я хотел бы узнать сам.
- Тогда ко мне, - сказал фон Эрнен, - я тут рядом, один во всей
квартире.
Глядя друг на друга, улыбаясь и обмениваясь бессмысленными словами, мы
пошли вниз по бульвару. За то время, пока мы не виделись, фон Эрнен отпустил
бородку, которая сделала его лицо похожим на проросшую луковицу; его щеки
обветрились и налились румянцем, словно несколько зим подряд он с большой
пользой для здоровья катался на коньках.
Мы учились в одной гимназии, но после этого виделись редко. Пару раз я
встречал его в петербургских литературных салонах - он писал стихи,
напоминавшие не то предавшегося содомии Некрасова, не то поверившего Марксу
: 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16
