Пелевин-Омон Ра
— Не знаю, — сказал Митёк. — Действительно, интересно.
Лагерь был расположен на пологом склоне горы, и его нижняя часть образовывала что-то вроде парка. Митёк исчез, и я пошел туда один, через несколько минут я оказался в длинной и пустой кипарисовой аллее, где было уже полутемно. Вдоль асфальтовой пешеходной дорожки тянулась длинная проволочная сетка, на которой висели большие фанерные щиты с рисунками. На первом был пионер с простым русским лицом, глядящий вперед и прижимающий к бедру медный горн с флажком. На втором — тот же пионер с барабаном на ремне и палочками в руках. На третьем — он же, так же глядящий вдаль из-под поднятой для салюта руки. А дальше висел щит, раза в два шире остальных и очень длинный — метра, наверно, в три. Он был двуцветным — справа, откуда я медленно шел, красным, а дальше — белым, и делила эти два цвета набегающая на белое поле рваная волна, за которой оставался красный след. Я сначала не понял, что это такое, и только когда подошел ближе, узнал в переплетении красных и белых пятен лицо Ленина с похожим на таран выступом бороды и открытым ртом, у Ленина не было затылка — было только лицо, вся красная поверхность за которым уже была Лениным, он походил на бесплотного бога, как бы проходящего рябью по поверхности созданного им мира.
Я споткнулся о выбоину на асфальте и перевел взгляд на следующий щит — это был пионер, но уже в космическом костюме, с красным шлемом в руке, на шлеме была надпись «СССР» и острая антенна. Следующий пионер высовывался из летящей ракеты и отдавал честь рукой в тяжелой перчатке. И последним был пионер в скафандре, стоящий на веселой желтой поверхности Луны рядом с космическим кораблем, похожим на картонную ракету из столовой, у него были видны только глаза, абсолютно такие же, как на остальных щитах, но из-за того, что вся остальная часть лица была скрыта шлемом, они казались полными невыразимой тоски.
Сзади долетели быстрые шаги — я обернулся и увидел Митька.
— Точно, — сказал он, подходя.
— Что точно?
— Смотри, — он протянул мне ладонь, на которой было что-то темное. Я разглядел небольшую пластилиновую фигурку, голова которой была облеплена фольгой.
— Там внутри было маленькое картонное кресло, на котором он сидел, — сказал Митёк.
— Ты что, ракету из столовой разобрал? — спросил я.
Он кивнул.
— Когда?
— А только что. Минут десять назад. Самое странное, что там все…— он скрестил ладони, образовав из пальцев решетку.
— В столовой?
— Нет, в ракете. Когда ее делали, начали с этого человечка. Слепили, посадили на стул и наглухо обклеили со всех сторон картоном.
Митёк протянул мне обрывок картонки. Я взял его и увидел очень тщательно и мелко нарисованные приборы, ручки, кнопки, даже картину на стене.
— Но самое интересное, — задумчиво и как-то подавленно сказал Митёк, — что там не было двери. Снаружи люк нарисован, а изнутри на его месте — стена с какими-то циферблатами.
Я еще раз поглядел на обрывок картонки и заметил иллюминатор, в котором голубела маленькая Земля.
— Найти бы того, кто эту ракету склеил, — сказал Митек, — обязательно бы ему по морде дал.
— А за что? — спросил я.
Митек не ответил. Вместо этого он размахнулся, чтобы швырнуть человечка за проволочную сетку, но я поймал его за руку и попросил отдать фигурку мне. Он не возражал, и следующие полчаса ушли у меня на то, чтобы отыскать пустую сигаретную пачку под футляр.
Эхо этого странного открытия настигло нас на следующий день, во время тихого часа. Открылась дверь, и Митька позвали, он вышел в коридор. Долетели обрывки разговора, несколько раз прозвучало слово «столовая», и все стало ясно. Я встал и вышел в коридор. Митька зажимали в углу усатый худой вожатый и рыжая низкая вожатая.
